Он не любил сумерек. Что-то происходило с ним в момент угасания света, как будто включался сигнал тревоги. А в ночи приходило успокоение и радость от предстоящего рассвета. Ночь он любил и бодрствовал в ожидании нового утра.
Я, пожалуй, обниму как книжку
Время – свою утреннюю сказку,
Страшную и добрую, но слишком
Дорогую за придуманные краски.
Говорят, он не жил, а горел. Освещая все вокруг, сжигая самого себя. Уджал прожил всего 44 года. Как будто торопился успеть создать то самое важное, к чему он шел, познавая в искусстве жизнь, а в жизни – искусство. И проживал каждый день как картину, начиная его с чистого холста. Продвигаясь в каждой «новой картине» интуитивно, на ощупь, он никогда ничего не планировал, воспринимая любой предстоящий миг, встречу или расставание как дар свыше.
Из чего-то там воздушного,
Из желания простодушного,
Из мечты одной радужной
Строю себе день завтрашний.
...и ведь хочется, чтобы был он взаправдашний...
Но что скрывалось за бесконечной импровизацией и беспорядочным образом жизни?
– Выверенная, четко продуманная концепция в каждой работе, – вспоминает режиссер, художник Тарлан Горчу. – В начале 90-х Детский фонд, которым я тогда руководил, сделал первые шесть книг из серии «Сказки народов мира». После того мы постоянно сотрудничали с Уджалом. В том, что он делал, – вовсе не только изображение: тут и культура – знания мировой литературы, костюмов, истории изобразительного искусства... Мне кажется, что именно в искусстве иллюстрации особенно выпукло выявился его могучий интеллект. Очень сложно создать целый спектакль на одном графическом листе, а серия давала такую возможность. Даже из самой маленькой иллюстрации к сказке он делал «мини-спектакль» – со вступлением, развитием действия, кульминацией и концовкой, – в котором, как в голограмме, высвечивалась вся сказка целиком.
Нарисуй меня на листе,
На его одиночестве белом.
Нарисуй меня на воде,
На моем отражении белом.
Любопытно, что сказка, в которой Уджал родился, довольно долго оставалась без названия. Первые два месяца он рос без имени: родители никак не могли остановиться ни на одном из вариантов. Рассматривалось даже имя Никита – времена-то были хрущевские... Но вот настал день, когда отец семейства, художник Гасан Ахвердиев созвал своих друзей – художника Саттара Бахлулзаде и писателя Микаила Рзакулизаде, – чтобы наконец решить этот вопрос. Семейное предание гласит, что в какой-то момент спора Саттара вдруг осенило, он даже подпрыгнул на кресле и воскликнул: «Эврика! Мы дадим ему имя Уджал!». Отцу оно сразу понравилось. Так в Азербайджане впервые появилось это имя. Мама Уджала, врач-педиатр Вера Ивановна, родом была из России, непривычное для нее имя ей было трудно выговаривать, потому первое время она называла его просто «мой мальчик» или «мой спутник». Уджалу было 22 года, когда не стало родителей, но в памяти он часто воскрешал материнское «мой спутник» и свои детские, подсказанные этим словом, представления о чем-то светящемся, летящем в вышине...
А Вам я Небо напишу
И званый бал цветов и листьев,
И свечи звезд не погашу –
Ведь в сказке нужен свет их истин...
Изобразительное искусство вошло в жизнь Уджала с самого его появления на свет – в многодетной семье Ахвердиевых рисовали все его старшие братья и сестры. Но у младшего выявился еще и поэтический талант. Уже в четыре года он читал, писал и декламировал стихи, а позже, в юности, начал писать их сам. С того момента поэзия будет неотлучно сопровождать его странствия в поисках себя. Сегодня, читая стихи Уджала, трудно представить себе, какую суровую школу жизни ему пришлось пройти. В своих стихах Уджал всегда поднимался выше будничного, выше земного.
Сбор винограда, 2000
– После восьмого класса мы все поступали в художественное училище. Это в нашей семье было традицией... Уджал учился в училище! – старший брат, скульптор Гусейн Хагверди не таит усмешки. – После двора нашего Дома художников, где каждый мог часами наблюдать, как работают Кямал Ахмед, Расим Бабаев, Мурад Ашраф, Санан Курбанов, беседовать и советоваться с ними, получая таким образом академическое образование от классиков художественной школы, училище казалось просто детским садом.
Таким же бессмысленным выглядело и обучение его в педагогическом институте: свой университет Уджал получал самостоятельно, читая книги, слушая музыку, общаясь с Наставниками. После смерти отца одним из них для него стал Кямал Ахмед, сегодня классик азербайджанского искусства, а в далекие 70-е – диссидент от живописи, художник андеграунда. Именно там, в подвальных мастерских по соседству, где они работали, и вершилось таинство Постижения.
Натюрморт, 2001
– Он задал ему направление, создал стержень, его конструкцию. Может быть, тогда и состоялась личность Уджала – сильная, умеющая противостоять, – рассказывает супруга, художница Елена Ахвердиева. – Многие не понимали и не принимали Кямала – слишком он был строг и суров. Помню его слова: «Если ты светить не будешь, если я светить не буду, если мы светить не будем, кто ж тогда разгонит мглу?».
Это был его девиз, и тем, кто был рядом, он внушал эти правила... Мог ничего не говорить специально, не учить, а просто, например, зайти и начать читать Есенина. Кямал повлиял на целую плеяду художников. Все тогда штудировали книги, ходили с томиками стихов, и Уджал в том числе. Он заставлял жить в сопротивлении, с приложением усилия к бытию...
Портрет - 1992
Уже якорь стукнул о дно заводи.
Опускают шлюпку с полосой красною.
Одного никто не знал загодя:
Путешествие насколько опасное?
А оно оказалось сверхсрочное,
За одной войной – война новая,
Корабельный бунт и все прочее,
И, конечно же, любовь бестолковая...
С конца 70-х Уджал Ахвердиев становится на путь профессионального художника. Нелегкий путь, часто сопровождаемый голодными простоями. Впрочем, для того периода это было в порядке вещей – так жило большинство художников, кое-как перебиваясь между госзаказами на картину или иллюстрации.
– Первая серьезная покупка картины Уджала случилась в годы перестройки, – вспоминает Елена. – Это был прекрасный холст, просто шедевр. В мастерскую зашел какой-то француз и сразу отдал за эту работу 500 долларов, по тем временам сумасшедшие деньги!.. Уджал ошарашенный пришел домой и отдал их мне со словами: «Лена, я ничего не потратил, только немного пива купил себе. Спрячь и не трать, вдруг он вернется за ними!». Он не сразу поверил, что такое возможно на самом деле.
Между тем картины раскупались, ездили на выставки за рубеж, где чаще всего и оставались. При жизни Уджал не сделал ни одной персональной выставки. Ему этого и не нужно было – он просто полностью отдавал себя своему делу, не прилагая никаких усилий, чтобы прославиться... Имя Уджала еще при его жизни стало нарицательным, синонимичным понятию «Великий Художник». Трудно сказать, что больше способствовало такой популярности – его профессионализм или абсолютная открытость для всякого входящего в его жизнь. Мастерская Уджала редко закрывалась, и в ней постоянно толпились люди. Заводила, душа всех компаний, он любил окружать себя «свитой», безраздельно преданной ему – «королю». Выпивка делала его абсолютно безудержным: в своем царстве он солировал – декламировал стихи, танцевал на столе, спорил до хрипоты... Жене и друзьям порой приходилось насильно вытаскивать его из состояния, в которое он врастал корнями. Иногда им это не удавалось...
Восточные мотивы, 1996
Уджал двигался по жизни ураганом, шквалом, который было не остановить. Не нужны были ему ни слава, ни деньги: только что полученный гонорар он мог моментально растратить или отдать первому нуждающемуся. Он шел по пути непрестанного поиска. Помимо своего основного направления – живописи и графики, обращался к самым разным материалам: работал то с керамикой, то с деревом. Был даже период, когда он начал... вышивать портреты. Собирал отовсюду нитки-мулине, друзья приносили ему целыми коробками завалявшиеся, еще от бабушек, мотки, которыми он обкладывался. И начиналась эпоха новой страсти, проливающаяся целой серией портретов, вышитых на ткани.
Я сижу тихонько около прибоя,
Окунаю кисточку в море голубое.
Я рисую море – голубые дали.
Вы такого моря просто не видали...
На стыке веков Уджал выходит на финишную прямую в долгом пути своих поисков. Он наконец попадает в пространство, позволяющее воплотить все осознанное и наработанное, объединить духовное и творческое под единым сводом. В 1999 году старинная бакинская часовня апостола Варфоломея получает новую обитель – на нижнем этаже Храма Михаила Архангела, а Уджал находит новое пространство для реализации своих замыслов – роспись часовни. И вновь чертежи, планы, дневники, штудирование канонов иконописи. В течение пяти лет каждый уголок, каждый квадратный сантиметр храма будет покрыт филигранной росписью. Уджал полностью отдался этой работе, уйдя от мирской жизни, бросив все заказы и отказавшись от материальных благ, словно чувствовал в этом труде ту вершину, к которой шел всю жизнь. Его ураган мирно улегся под сводами храма и застыл на его стенах – в уникальных фресках, оставленных нам Уджалом Ахвердиевым.
В церкви, 2003
Этот удивительный, полный титанического напряжения и творческих открытий труд завершился в 2004 году. Тогда и перестало биться сердце Уджала.
Я – город разрушенный,
город без стен.
Я – художник этого города,
этот город – мой сон.
P.S. Сбоку, с торца, на Доме художников можно увидеть надпись, которой уже сорок лет. Время от времени она блекнет, стирается, и тогда ее восстанавливают, подкрашивают. Это надпись, оставленная Уджалом – художником этого города: «Да здравствует живопись!». – N
