За образ стареющего кинорежиссера Сальвадора Мальо (под которым, очевидно, надо подразумевать самого автора фильма, Педро Альмодовара) в картине «Боль и слава» Антонио Бандерас получил в Каннах свою первую награду на самом престижном международном кинофестивале. Как всегда, излучая обаяние и уверенность, он прошествовал по красной ковровой дорожке фестиваля под руку с очаровательной блондинкой, по слухам, ведущей сотрудницей солидного банка. А в конце июня актер приехал на Мюнхенский кинофестиваль для получения награды «За вклад в кинематограф». Мы встретились с Антонио Бандерасом ‒ самым популярным испанским актером, секс-символом нескольких поколений и самым брутальным мачо мирового кинематографа по мнению киноаналитиков, в мюнхенском культурном центре «Гастайг»). Он рассказал о своей роли в фильме Альмодовара, об этапах кинокарьеры, о своем разноплановом творчестве и о том, откуда взялась его слава экранного героя-любовника.
Почему Альмодовар захотел, чтобы именно Вы сыграли его в картине «Боль и слава»?
Когда я спросил Педро, почему играть его альтер-эго ‒ Сальвадора Мальо ‒ должен именно я, он ответил: «Если уж я решился показать себя на экране больным и старым, то пусть хотя бы этот образ воплотит сексуальный парень!». А вообще-то мы с Педро знакомы уже очень давно, нас связывает многолетняя дружба. Большая часть событий, показанных в картине, произошла с ним на самом деле, и я был тому свидетелем... Не знаю, можно ли говорить об этом как о преимуществе, но совсем недавно у меня случился инфаркт и начались проблемы с сердцем. Так что к моменту съемок я был уже хорошо знаком с физической болью и переживаниями человека на грани жизни и смерти. Конечно, не все, что показано в фильме, на самом деле случилось с Педро. В его жизни были вещи, о которых он хотел рассказать, но не рассказал, хотел сделать, но не смог. Эта картина похожа на байопик, но в ней немало и художественного вымысла. Я точно это знаю, потому что мы дружим с Педро с 1980 года, то есть уже почти сорок лет. Для Педро этот фильм ‒ не ностальгия, а скорее примирение с прошлым. И я благодарен ему за то, что он доверил мне сыграть его самого, самые интимные моменты его жизни.
Как Вы отреагировали, узнав, что одной из Ваших партнерш по съемочной площадке будет Пенелопа Крус?
Впервые я встретил Пенелопу в Нью-Йорке, ей тогда было 18 лет. Она просто ослепила меня своей красотой и харизмой. Я снимался в картине «Филадельфия», а она подумывала переехать в Америку. Нам пророчили славу, называли нас «Софи Лорен и Марчелло Мастроянни испанского кино», но наши пути разошлись. Никому из режиссеров так и не удалось сделать из нас культовую пару, даже Альмодовару. Да и в «Боли и славе» мы практически не встречаемся: она играет мать маленького ребенка, а я – стареющего героя. Но недавно мы с Пенелопой начали готовиться к одному совместному проекту в Испании. Пока скажу только одно: если все получится, мы наконец-то будем работать вместе.
Как Вы сами переживаете боль и славу?
Как я уже сказал, два года назад я серьезно заболел. Была операция на сердце. Она прошла с минимальным вмешательством, но когда тебе в сердце вставляют стенты, становится страшно. Меня донимала не столько физическая боль, сколько эмоциональное потрясение. Я думал: «Что-то неладно с моим сердцем, а значит, моя жизнь на волоске!». Помню, в клинике одна медсестра спросила меня: «Знаешь, почему так говорят: ты разбиваешь мне сердце? Потому что сердце ‒ не только орган, насос, который разгоняет кислород по сосудам, но и место, где скрыты наши эмоции». С тех пор, как со мной приключилась эта болезнь, я сильно изменился ‒ стал чувствительным, ранимым. По любому поводу могу всплакнуть, будь то понравившийся фильм или грустная мелодия... Пока человек молод, он часто думает только о себе. Сегодня я уже больше думаю о других, чувствую связь с людьми, вещами, явлениями... В молодости я был максималистом, но с возрастом перестаешь жить по принципу «все или ничего». Поэтому стараюсь не обрывать связей с людьми, с некогда любимыми женщинами. Педро, наверное, заметил во мне все эти перемены, потому и захотел, чтобы именно я показал на экране боль, которую он пережил сам.
Это правда, что свою актерскую карьеру Вы начали с театра?
Мои родители были большими поклонниками театра и нередко брали меня на спектакли. Но мне, ребенку, не всегда было понятно, что там происходит: почему одни взрослые стоят на сцене и что-то рассказывают другим, сидящим в темном зале, а те, в зале, при этом то смеются, то плачут?.. В детстве мне казалось забавным, когда родители говорили: «Актеры сегодня играли хорошо». А придя в театр, я начинал наблюдать за каким-нибудь пожилым актером и думал: разве он не слишком старый, чтобы играть?
А что Вам нравится в нынешнем театре?
Сегодня я очень ценю, что зрителей в театре заставляют отключать мобильные телефоны. Наверное, я действительно старею, но меня раздражают современные технологии. Что мне не нравится сегодня ‒ это человеческий нарциссизм, культ «селфи», самовлюбленность... Ну, а ценю я в театре постоянную текучесть времени, движение. Здесь у любого спектакля всегда есть свое новое «завтра», ведь каждый раз в постановке все может тысячу раз измениться ‒ как игра актеров, так и реакция зрителей.
Вы с такой любовью отзываетесь о театре! Как же Вы оказались артистом кино?
На самом деле это чистая случайность, которая со временем вылилась в 130 картин! Все произошло в Мадриде. Я со своей театральной труппой, как обычно, выступал в Национальном театре. Где-то за час до представления ко мне подошел странноватый тип со всклокоченными волосами и красным портфелем в руках. Чем-то он меня зацепил, мы разговорились. Говорил он очень быстро и много. По его словам, накануне он увидел меня на сцене и был крайневпечатлен. Так мы с ним проболтали, пока мне не пришло время отправляться на сцену. Перед уходом он сказал: «У вас очень фактурная внешность, вам непременно нужно сниматься в кино!». Я поблагодарил его, но подумал, что мой нежданный поклонник слегка не в себе. После его ухода я долго критически рассматривал себя в зеркале ‒ оттуда на меня смотрел какой-то неандерталец с длинными волосами и бородой... Мы даже не обменялись телефонами, не представились друг другу. Но оказалось, один из моих друзей был знаком с этим странным типом. Товарищ сказал, что его зовут Педро Альмодовар и недавно он снял свой первый фильм. «Но похоже, ‒ прибавил мой приятель с усмешкой, ‒ что этот фильм станет его последним». С того дня Педро начал частенько заглядывать в театр. А однажды я увидел, что рядом с ним в зрительном зале сидит известная аргентинская актриса. Через некоторое время он появился в моей костюмерной и предложил сняться в его картине на пару с аргентинской звездой. Я ответил, что никогда не снимался в кино, на что Педро лишь беспечно махнул рукой: «Для всего бывает первый раз». Фильм назывался «Лабиринт страстей». Было это почти 40 лет назад!
Ну, а что происходило потом?
Я очень быстро «подрос» и из ребенка превратился в мужчину. Сценарии Альмодовара были очень сильными, довольно провокационными и смелыми в сексуальном плане. Часто мне становилось не по себе при мысли о том, что в один прекрасный день моя мать решит посмотреть, чем занимается в кино ее сын. Я мучился вопросами: что она подумает, что скажут коллеги по театру, друзья?.. К счастью, первые картины Альмодовара были еще не очень популярны. Моя мать собралась в кино много лет спустя, когда мы сняли «Закон желания» ‒ там я целую мужчину. После этого мать долго не желала разговаривать со мной. Лишь через какое-то время мне удалось ей кое-что разъяснить. В этом фильме мой герой должен был убить одного парня, и сцены насилия были очень жестокие. Тогда я и спросил свою мать: почему ее тревожат не эти ужасные кадры, а только то, что обо мне скажут соседи? Она все поняла и перестала так нервничать.
Каким был Мадрид сорок лет назад, когда Вы начинали свою кинокарьеру?
То было время так называемой «мадридской Мовиды». После диктатуры Франко произошел настоящий взрыв свободы и энергии, своего рода культурная революция: художники, фотографы, музыканты, режиссеры стремились разрушить старые устои и создать совершенно новое искусство. Двери домов многих моих мадридских друзей всегда были открыты, и они устраивали грандиозные оргии. Мадрид 80-х прославился бессонными ночами, неуемным сексом и наркотиками. Многие из моих друзей так и не оправились после таких оргий... Мне повезло, что я не увлекался тяжелыми наркотиками, лишь время от времени покуривал траву. Но однажды я перестал делать и это. Это случилось 16 марта 2008 года, когда я решил отправиться в Голливуд, в Лос-Анджелес. Перед полетом я скрутил себе джойнт, но вдруг подумал: зачем мне это, ведь все равно в самолете я буду спать! И я решил поберечь энергию для новой жизни. Тот джойнт я оставил дома, на столе, а с ним и некоторые старые привычки. Я понял, что курение не поможет ни в чем, а лишь сделает мою жизнь однообразной и скучной.
И как Вас встретил Голливуд?
Когда я приехал в Штаты, мне было 31, и мой первый фильм назывался «Короли мамбо». Я ни слова не знал по-английски, а актер, игравший моего брата, не владел испанским. Чтобы я понимал команды режиссера, ко мне приставили переводчика. Играть, не зная английского, оказалось не так уж и сложно, потому что до того я снимался в экшн-фильмах, не требующих от актера пространных монологов, ‒ там важен язык тела. Я понимаю, почему ко мне так быстро пришла популярность. В Америке в то время культивировали образ тяжеловеса, типа Арнольда Шварценеггера. На его фоне я был изящнее, пластичнее, к тому же неплохо двигался, это нравилось и студиям, и зрителю. Сегодня я понимаю, что Голливуд – это настоящая фабрика, хоть она и производит хорошие, качественные продукты. Я долго работал на стыке независимого европейского кино и американского студийного мейнстрима. Сегодня отдаю предпочтение первому, потому и вернулся в Европу.
С какими еще проблемами Вы столкнулись в Голливуде, кроме языковой?
В Испании я был многосторонним актером, в Голливуде же из меня вдруг сделали этакого латинского героя-любовника. В какой-то момент меня так допекли разговоры на эту тему, что однажды, на пресс-конференции по случаю выхода «Зорро», я заявил журналистам: «Возможно, во всей истории мирового кино не было актера, сыгравшего столько героев-гомосексуалистов, как я!». В пуританской Америке мое заявление вызвало настоящий шок. Посыпались вопросы, что я чувствую по этому поводу. Я ответил, что очень рад возможности воплощать на экране самых разных героев, ведь именно это и называется настоящим актерским мастерством! Кому-то это может показаться шуткой, но работа актера постоянно связана с риском, причем именно эмоциональным, и каждая новая картина может оказаться последней. Я люблю все свои фильмы ‒ и плохие, и хорошие. Я бы их сравнил со своими детьми: когда с ребенком все хорошо, мы любим его, но если он болеет, мы любим его еще сильнее. Может быть, некоторые из моих картин провалились потому, что зритель не почувствовал с ними связи? Для меня же все они стали хорошей школой жизни. А жизнь – она такая: иногда мы побеждаем, иногда проигрываем. Это постоянная смена боли и славы.
Какие у Вас планы на будущее?
Недавно я купил небольшой театр в своем родном городе, Малаге. Собираюсь там играть, надеюсь организовать актерскую школу и привлечь молодые таланты.
Какой совет дадите молодым?
По-настоящему великие люди всегда очень скромны.
