Апшерон – возлюбленная солнцем земля, на которой оно оставило свою отметину, в которую прониклось всеми своими красками, чей нестерпимый жар ощущаешь голой подошвой в знойный летний день. Апшерон – заповедный край поэтов, у которого есть и свой летописец в красках. И зовут его Таир Салахов. Выдающийся мастер, народный художник Азербайджана и России, лауреат государственных премий – всех регалий не перечислить.
Особая земная притягательность живописи Салахова пронзает с первого взгляда. И весьма знаменателен тот факт, что художник в юношестве подрабатывал рисовальщиком афиш на асфальте – не горячем, плавящемся от жары, а холодном и пыльном ночном бакинском асфальте. «1944-й год, в 16 лет я уже работал художником в парке Кирова, – вспоминал художник, – писал афиши о предстоящих мероприятиях прямо на асфальте. Было военное время, и ночью ходить было запрещено. Но с пропуском мне разрешалось проходить с ведром краски. Иногда патруль останавливался и смотрел, как я вывожу эти буквы. И, бывало, они раскрывали свою еду и приглашали меня разделить с ними скудную трапезу. Тогда ночи становились короче….»
Так что можно сказать, первым холстом мастера стала земля, сделавшаяся впоследствии одной из основных тем его творчества. А герои повседневного труда навсегда будут поэтизированы его кистью.
Некогда ниспровергатель академизма, чье творчество в русле модернизма воспринималось как новаторство, ныне Салахов – бесспорный классик. Скупость цветовой гаммы, так называемое доминирование одного цвета – «открытый цвет» – стало атрибутом его монументальной живописи, а лаконичность и глубина выразительных средств – особенность «сурового стиля» художника. Таир Салахов – мастер, в чьих руках краски «зазвучали», так что возможно говорить об их ритме, лейтмотиве, полифонии. И не случайно художнику было суждено создать портреты легендарных музыкантов ХХ века.
Портрет Шостаковича, который сейчас находится в Третьяковской галерее, висел на выставке, посвященной 90-летию композитора, в Пушкинском музее. «Я не видел его 10 лет, – сказал Салахов. Там было множество экспонатов: произведения, которые он коллекционировал или ему дарили, работы других художников, и вдруг среди всего этого я увидел свой портрет. Увидел и не узнал его. Удивительно то, что многие подходили и спрашивали: это та же самая работа? Почему-то она совершенно по-другому смотрится. В этот момент понимаешь, что прошло 10 лет, и вещь зажила своей жизнью. Это не случайно. Если художник прочувствует образ человека, его дела, творчество, душевное состояние, его прошлое, настоящее и даже будущее, то это получится не просто фотографический портрет, а проникновение в суть изображаемого. Даже в каталоге было указано, что на портрете Таира Салахова показан Шостакович, как человек, несущий на себе груз ХХ века.
А история этого портрета такова: как-то я шел в районе главпочтамта и встретил Михаила Капустина, бакинца, сотрудника газеты «Правда». Он, прекрасно разбирающийся в музыке, шел на интервью с композитором: «Таир, я иду к Шостаковичу, может, ты тоже пойдешь со мной и поможешь мне?» И мы направились к Шостаковичу в дом композиторов. Встретил он нас радушно: «Мне о вас говорил Кара Караев, портрет которого вы написали. Посидите здесь, пока мы будем работать». И Миша начал интервью с ним. Я тоже вытащил свой блокнот и начал делать наброски. Первый набросок – Дмитрий Дмитриевич в профиль, отвечает на вопросы Михаила. Я даже отчетливо помню его ответ на один из них: кто для вас самый лучший композитор? Почему вы хотите меня ограничить? – сказал он, – мне нравятся многие композиторы разного направления, и молодые, и ушедшие из жизни, разные нравятся. Все зависит от внутреннего состояния, поэтому мне не хочется обеднять себя выбором кого-то одного. Затем он взглянул на мой набросок и попросил подписать, а ведь я надеялся, что это он подпишет мне. Миша предложил: может, вы поработаете вместе? Да, – ответил он, – мне Кара Абульфазович рекомендовал. Такова была наша первая встреча. Набросок он оставил себе.
И хотя я уже жил этой работой, прошло довольно много времени, около 2-3 месяцев прежде, чем встреча, наконец, состоялась. По звонку Ирины Антоновны, жены композитора, я прибыл на дачу. Было зимнее время, шел снег. Мы с Дмитрием Дмитриевичем посидели, выпили чаю. У меня с собой был альбом, акварель, и я сделал свой первый вариант наброска. Он настолько серьезно отнесся к работе, что в то утро надел белую рубашку. И зеленую жилетку. Сказал, что это самая любимая. Я решил заменить его кресло, в которое он сел, на стул. И поскольку в комнате других стульев не было, я взял из коридора квадратный столик из-под телефона, положив на него две плоские подушечки. Он сел и ушел в себя. Его пальцы начали двигаться будто бы в такт неслышной музыке, а я приступил к работе. А когда вошла Ирина Антоновна и заметила, что ему так сложно сидеть, Дмитрий Дмитриевич возразил: «Ириночка, мы уже начали работать»…
Я написал три варианта портрета композитора. Но в 74-м году, когда Шостакович ушел из жизни, после его похорон я, наверное, месяца три вообще не подходил к мольберту. Но однажды я пришел в мастерскую и взглянул на свою работу: на холсте был изображен композитор в зеленой жилетке поверх белой рубашки. Он сидел около рояля, положив руку на пуфик. И вот этот пуфик я из черного сделал красным. И вещь зазвучала сильно и трагично.
Портрет Шостаковича – один из серии «музыкальных» портретов Салахова. Блистательные образы деятелей культуры пластично раскрывают созидательную энергию творчества, ее уязвимость и тонкую духовность.
Параллельно наследие художника сопряжено с экспрессией повседневного труда, его лирикой и романтизмом («Вспаханное поле», 1954, «Целина», 1954, «С вахты», 1957, «Ремонтники», 1960, «Женщины Апшерона», 1967, «Новое море», 1970 и др.). Откуда эти образы, немые и в то же время говорящие о цельности каждой своей черточкой? Они все из жизни, – отвечал художник. Это люди, населяющие землю Апшерона, с невыдуманными судьбами, без наигранности в жестах, не теряющие связи со своей землей, несущие в себе отпечаток ее скудной природы. Более 40 лет Таир Салахов проводил свой отдых на даче в поселке Нардаран на Апшероне. Наблюдал, как жизнь здесь течет по некогда установленным канонам, которым остаются верны местные жители. Вот почему женщина Апшерона неизменна в моих глазах, – замечал Салахов, – она сохранила свой внутренний стержень, она, как явление природы, поражает своей непоколебимостью. Некогда заведенный порядок жизни здесь не меняется, и новые веяния разбиваются о них как об скалу. Кто-то утонул, или какой-то рыбак не возвратился с моря, а эти простые женщины молча встречают страшную весть, и они на глазах становятся монументальными, скульптурно осязаемыми образами.
Сегодня живопись Таира Салахова реинкарнировалась благодаря идее синтеза с ковроткачеством, древним исконным азербайджанским рукоделием. И в этом закономерный исход логики творчества Салахова, всегда поэтизировавшего трудовые будни и тружеников. Ковры создаются в сумгаитской мастерской Фазиля Аббасгулузаде. Художник, разделивший свое высокое интеллектуальное творчество с умением рук простых ткачих выказал высокую степень патриотизма, гуманизма и творческой находчивости.
ИНТЕРВЬЮ: УЛЬВИЯ МАХМУДОВА И КЕНУЛЬ НАГИЕВА
ФОТО: САНАН АЛЕСКЕРОВ
Материал опубликован в четвертом номере
